The World of Clow

*
- Соби, - я по-турецки сижу на диванной подушке, рассматривая твой мобильный. Мне ты купил более дорогую модель. А картинка-заставка у нас одинаковая. Я не стал ее менять.
- Да?
- Ты можешь сказать кое-что… если это безопасно?
- Спроси, - твоя рука с кистью порхает над мольбертом, движения размеренные и точные.
- Почему Нацуо и Йоджи можно говорить про Семь Лун, а тебе нет?
Ты останавливаешься, но не оборачиваешься.
- Разве они рассказывали подробности?
- Ну… по крайней мере, они хоть что-то рассказывали! - я смотрю на панель телефона. Очень хочется посмотреть список номеров. Я захлопываю крышку и откладываю его.
- Они рассказали основную схему взаимодействия Боец-Жертва, так? - ты возвращаешься к прерванной работе. - Может быть, что-нибудь о том, чем занимается Нагиса-сэнсей: больше узнать ее имя тебе было негде. Но разве они говорили о принципах приема в школу или методах обучения?
- Нет… - медленно отвечаю я. - Нет, не говорили…
В самом деле. Информации было много - но мне так показалось только потому, что я до этого не знал совсем ничего.
- Значит, эта «схема взаимодействия» не тайна, Соби? Получается, тебе запретили рассказывать именно мне.
Ты опускаешь голову.
- Э, нет! - я вскакиваю. - Не надо отвечать! Молчишь и молчи! Или мне думать про себя?
Ты через силу улыбаешься. Как ты можешь, если я делаю больно?
- Нет, Рицка. Мне нравится слушать, как ты рассуждаешь, - говоришь ты твердо. - Жаль, что я не могу рассказать. И я немного удивлен.
- Удивлен? - я хмурюсь. - Чем еще?
- Ты не сердишься.
Отводишь глаза, сжимаешь губы. Я кручу тебе указательным пальцем у виска:
- Совсем того?
- Почему? Я уже говорил - ты имеешь право знать. Но я не могу рассказать.
- И поэтому я должен на тебя злиться, - делаю я вывод.
Пожатие плеч.
- Может, тебя еще и наказывать? - спрашиваю как можно ехиднее. - Как ты сказал - это будет не наказание, а воспитание?
Я готов ко всему - только не к... этому. Не к склоненной голове.
- Соби! - я топаю ногой, снова, снова, но не могу найти выхода злости. - Соби!
Разворачиваюсь и ухожу, падаю ничком на кровать, утыкаюсь в подушку.
Ты заходишь следом, садишься рядом.
- Уйди! - кричу я, приподнимаясь. - Уйди, оставь меня в покое!
- Рицка…
- Уйди! Как ты можешь!.. Так обо мне думать!
Ты все еще здесь. Кажется, я и впрямь готов тебя ударить. Только ты ведь не дашь сдачи. Не будешь сопротивляться. И это хуже всего. Я ненавижу того, кто сделал тебя таким! Того, кто вбил тебе в голову слово «хозяин»!
Резко поднимаюсь, встаю на колени на кровати. Запускаю руки тебе в волосы, фиксирую твою голову - чтобы мое дыхание щекотало тебе лицо:
- Соби… То, что ты называешь меня господином, еще не значит, что я… Смотри мне в глаза! Смотри - я приказываю тебе смотреть!
Я больше не кричу. Но сейчас ты не можешь меня ослушаться. Потому что я знаю, что прав.
- Я не хочу так. Это… унижает меня. И тебя тоже. Ты… правда хочешь быть моим? - голос предательски срывается.
Ты медленно преодолеваешь сопротивление моих рук - пальцы скользят сквозь твои светлые волосы - и опускаешь лоб мне на плечо. И киваешь. Я машинально глажу тебя по голове. Ты обнимаешь меня за талию, придвигаешься ближе. Я не очень понимаю, что делаю - ты настолько… рядом, что кожа горит. Закрываю глаза и обнимаю тебя, касаясь ладонями шеи, лопаток, спины - везде, где могу дотянуться.
- Но для этого необязательно слушаться совсем во всем, - шепчу тебе в ухо. - Я не такой, понимаешь… не такой!
Ты осторожно поворачиваешь голову, дотрагиваешься губами до моей шеи. Я тоже вздрагиваю. От места поцелуя бегут мурашки. Ты так просишь прощения, что обидел меня?
Я вздыхаю и еще раз обнимаю тебя изо всех сил. Ты отвечаешь на объятие - и осторожно отпускаешь меня. А потом встаешь и идешь к мольберту.
Тру руками горящие щеки. Ничего не выяснилось, кроме того, что Семь Лун блюдут свои тайны. Но об этом я и так в курсе. Тогда можно задать другой вопрос. Он точно безопасный.
- Соби, - я возвращаюсь и снова устраиваюсь на подушке. Ты ее нарочно сюда положил, чтобы мне было удобно сидеть. - Когда ты забирал меня из дому… Что ты сделал, чтобы убедить маму? Загипнотизировал ее?
- Совсем немного, - ты открываешь тушечницу. - Только чтобы она успокоилась.
- Я удивился, когда она назвала тебя по имени и сказала, что много о тебе слышала, - я тереблю рукав джемпера. - Сэймэй точно о тебе ничего не рассказывал.
- Так было проще убедить ее, - ты делаешь вид, что не слышишь моих слов о брате. - Ложное воспоминание, и она поверила, что тебе будет безопасно со мной. Объяснить правду, боюсь, слишком сложно, Рицка. Даже если бы мы попытались вместе.
- Да я не спорю, - я пожимаю плечами, хоть ты этого не видишь. - Просто… Если бы она о тебе слышала, то и я слышал бы, так? А я тебя первый раз в тот день у школы увидел. И имя твое узнал.
- Я понимаю, Рицка, - ты осторожно наносишь штриховые мазки, далеко отводя руку с кистью. - Я ждал тебя с апреля, после похорон. Но ты не пришел. Пришлось самому тебя искать.
Ни слова о том, что Сэймэй про тебя не говорил. Тебе это настолько обидно?
- Вовремя ты появился, - озвучиваю я утреннюю мысль. - Они могли и опередить.
Ты кладешь кисть на подставку, присаживаешься передо мной на корточки:
- Но я успел.
Хватит мне смелости сделать то, ради чего я в магазин вчера ходил? Второй вечер не решаюсь.
- Рицка, - предлагаешь ты, выпрямляясь и потягиваясь, - хочешь чаю?
4.
Перед последним уроком, когда мы уже заходим в класс, у меня звонит телефон. Я откидываю крышку - и выбираюсь мимо одноклассников обратно в коридор. Вообще не люблю разговаривать при ком-то постороннем, а тем более… Я месяц назад дал ей этот номер - лучше говорить со мной, а не с мамой.
- Кацуко-сэнсей, - здороваюсь, чувствуя, что нервничаю. Может быть, мама ходила?..
- Рицка-кун, - откликается она приветливо. - Я хотела попросить, чтобы ты пришел не в среду, как обычно, а завтра. Сможешь?
Завтра вторник. Завтра неделя, как я первый раз остался у тебя ночевать.
- Да, конечно, - настороженно отвечаю я. - Что-то случилось?
- Нет-нет, просто в среду мне нужно уехать. Тебе неудобно во вторник? Почему ты спрашиваешь?
- Просто так, - я пытаюсь уловить в ее голосе беспокойство, но, вроде, все в порядке.
- Тогда договорились?
- Да.
- До встречи, Рицка-кун, - прощается она. Очень вовремя, потому что Шинономе-сан выглядывает из класса и делает мне знак заходить.
После того, как география заканчивается, я выглядываю в окно. Сегодня тебя нет у ворот. Надеюсь, ты в университете, а не… где-нибудь еще, Соби? Нажимаю клавишу быстрого набора. После третьего гудка ты снимаешь трубку:
- Рицка.
Я тихо выдыхаю через нос. Приучил ты о себе волноваться!
- Соби. - И все, собственно. Я по твоему голосу слышу, что все нормально. К тому же в трубке слышен гул разговоров - наверное, ты в холле. - Я просто решил позвонить, - говорю, злясь на себя за смущение.
- Сердишься, что я не встретил? - твой тон делается мягче. - Я тебе нужен, Рицка?
- Нет, совсем нет, - торопливо заверяю я, чтобы ты не вздумал сорваться с лекций… или что у вас там? - Я сам доберусь домой. Я только…
- Рицка-кун! - окликает Юйко. Я не глядя строю гримасу, чтобы подождала.
- Все в порядке, - спокойно говоришь ты. - Я сегодня задержусь, не теряй меня.
- Ладно, - хочется сказать «что мне тебя терять, все равно домой придешь», но тогда зачем было звонить. Я заканчиваю разговор, чувствуя, что ладонь, держащая телефон, уже влажная: - Когда ты вернешься?
- Часов в семь, - отвечаешь ты и, кажется, улыбаешься.
- Угу.
Я нажимаю отбой.
Мы долго бродим по парку втроем, Юйко собирает застывшие листья, они ломко крошатся в ее пальцах. Болтаем о школе, о том, какой выдастся по приметам зима, о чем-то еще, и я чувствую, как постепенно тает комок, застрявший в горле после звонка Кацуко-сэнсей. Зачем она позвонила, когда я был в школе!
Можно поиграть в догонялки, поискать в небе звезды. «Шинономе-сан говорила, что их и днем видно, только солнечный свет мешает. - Я знаю». Яёи не спрашивает, откуда. И это хорошо, потому что я не хвастаюсь эрудицией. Я проговариваюсь.
…Психиатры, психотерапевты, психологи. Я заполнил нескончаемое количество тестов, ответил на миллиард вопросов, просмотрел кучу ассоциативных картинок. И все это ничего не дало. Диагноз врачей мама скрывать не стала - сунула мне в руки и велела зачитать вслух. Повезло, что под конец чтения Сэймэй вернулся домой. Он успел вмешаться.

«Умственное развитие Аояги Рицки (десять лет) в среднем выше, чем у восьмидесяти процентов детей его возраста. Уровень IQ высокий, соответствует IQ двенадцатилетнего. Реакции адекватные, осознает себя как личность, общение со сверстниками вызывает скуку и раздражение. Потенциальный аутсайдер, замкнутый и резкий. Также отмечены: склонность к эмпатии, анализу, логике. Качества характера с возрастом проявятся более четко. Амнезия глубокая, в настоящее время не поддающаяся излечению. Как следствие возможны также эпизодические провалы в памяти. Социализация Аояги Рицки протекает ускоренно, однако он испытывает страх перед близкими отношениями и привязанностью».

Так или почти так говорили они все - а ведь это было до смерти Сэймэя. Тогда у меня еще был брат, которого я очень любил. И мама была веселее и реже думала, что я не ее сын.
После года хождений по кабинетам меня направили к Кацуко-сан. Наверное, отчаялись вернуть прежнего Рицку. Даже причину потери памяти так и не смогли обнаружить. Кацуко-сэнсей одна оказалась нормальной и не смотрела с жалостью. В самый первый визит она налила мне чаю и предложила варенья. И я расплакался. Долго ревел в ее пиджак, икая и давясь слезами, а мама сидела за дверью и ничего не узнала.
Потом сэнсей показала мне книги в твердых корешках, которыми были уставлены полки высокого книжного шкафа в ее кабинете, и объяснила, что все эти люди писали о человеке. О его мозге, способности мыслить, памяти и рефлексах. Я попросил что-нибудь почитать.
Когда мы переехали, я упросил маму не менять врача. Она разрешила - и теперь я езжу к Кацуко-сан на автобусе. Иногда сэнсей спрашивает, что я читаю. Я рассказываю. Она молчит. Она всегда вежливо молчит, когда я говорю. Только однажды сказала: знаешь, Рицка-кун, не всякий студент психологического факультета способен к таким обобщениям, как твои. Я спросил: а если студент потеряет память и будет читать не потому, что эти авторы - люди науки, а просто чтобы вспомнить что-нибудь о себе? Она не нашлась что ответить.
А потом Сэймэя убили.
По последним тестам, три месяца назад, мне было четырнадцать. Когда я догоню свой внутренний возраст? Я с самого апреля не учился, но могу ответить почти на любой вопрос по школьной программе, хоть и пропустил чуть ли не полгода. И учителя шепчутся за моей спиной точно так же, как в старой школе. Терпеть не могу, когда они смотрят и говорят обо мне. Да, я не играю в вышибалы, мне неинтересно перебрасываться записками и разрисовывать фотографии в учебниках. Но Яёи и Юйко это, похоже, не смущает. Мне наконец-то повезло, у меня появились друзья.
А еще есть ты - с тобой я не чувствую себя ни ребенком, как стараются навязать взрослые, ни зазнайкой, каким считают ровесники. Ты просто смотришь и видишь меня. Сначала это пугало, Соби, как и то, что я к тебе сразу привык. Потом бесило. А теперь для меня тоже ничего не значит, что у тебя нет ушек. Взрослый ты или нет - мне без-раз-лично. Интересно - тебя это не пугает?

*
Я долго брожу по квартире, разглядывая все, что вижу. Раньше как-то некогда было. Мебели у тебя мало - кровать, несколько стульев, два стола, обычный и компьютерный, и подушки. Холодильник. Музыкальный центр с надписью «Сони», небольшой телевизор за одной из ширм, пара набросков на стенах. Наверное, это или твои работы, или Кио, потому что они не в рамках, просто пришпилены кнопками. В шкафу, который я, подумав, решаюсь открыть - книги. Это открытие меня удивляет и радует. Мне почему-то казалось, что книг у тебя нет. Учебники, литература по живописи, несколько классических романов и сборники поэзии. Ты читаешь стихи? Еще тома - переплетенные, без заглавий на корешках. Я не вынимаю их. Вдруг тебе не понравится, что я без спроса трогал твои вещи.
Время подбирается к семи, и я торопливо включаю компьютер, будто занимаюсь уроками. Чтобы ты, когда войдешь, не думал, что я только и делал, что поглядывал на часы. И на телефон.
Ты появляешься в три минуты восьмого - щелкает замок, открывается дверь. Я сижу, замерев, не оглядываясь, и не знаю, как вести себя. Я нынешний никогда не встречал с работы маму - безопаснее было показываться ей на глаза как можно реже. А как раньше было, не помню.
Встаю, выхожу в прихожую, наблюдаю, как ты вешаешь пальто и разматываешь шарф. Тебя никогда не спрашивают, почему у тебя горло забинтовано?
Ты подходишь, смотришь на меня. И тоже молчишь. Я краснею:
- Что?
- Просто рад тебя видеть, - твои пальцы быстро гладят меня по щеке и исчезают раньше, чем я успеваю придумать, как реагировать. Остается только засопеть и отвернуться, даже спиной чувствуя твою улыбку. Ты всегда мне улыбаешься - и каждый раз по-разному.
- Как дела в университете? - спрашиваю, чтобы нарушить вновь повисшее молчание.
- Нормально, - ты осторожно обходишь меня и направляешься мыть руки. - Сессия должна пройти благополучно, в этом семестре я почти не пропускал занятий.
- А раньше?
Раньше, когда был жив Сэймэй - ты отсутствовал чаще?..
- Раньше было немного сложнее. Особенно когда приходилось совмещать университет и… школу, - завершаешь ты после заминки.
Ладно-ладно, молчу я, молчу.
- Ты что-нибудь ел, Рицка?
- Нет, делал уроки. Я не голодный, - торопливо отказываюсь я, но ты все равно идешь к холодильнику.
- Зато я голодный. После сегодняшнего зачета мы хотели съесть преподавателя, - ты достаешь из пакета принесенные продукты, выкладываешь на кухонный стол, надеваешь фартук. Не тот, в котором рисуешь, другой. - Составишь компанию?
Я устраиваюсь на подоконнике - он узкий, одна нога на полу, вторая на нем, опираюсь локтем о колено:
- Составлю. Все равно одному есть неинтересно.
- Как прошел день?
Странное чувство у меня, когда ты спрашиваешь. Не знаю, что отвечать. Последним, кто задавал такие вопросы, был брат. Мама не интересовалась, а что я отвечал Сэймэю, я уже не помню. После его смерти воспоминания даже о последних двух годах сделались разрозненными.
- Нормально. - Я гляжу на улицу. Там сыплется редкий снег. Передергиваюсь, и ты тут же оборачиваешься:
- Зябнешь?
- Просто в окно смотрю. Днем ясно было, а теперь заволокло все. Ты сам не замерз, пока ехал?
Ты качаешь головой и отправляешь в микроволновку первую тарелку.
Мне нравится с тобой ужинать. И нравится потом мыть посуду. У тебя дома уютно - наверное, Кио любит здесь бывать. Он за эту неделю два раза приходил.
Ты снимаешь с мольберта законченную работу, ставишь к стене, чтобы просохла. Я долго разглядываю миниатюру, наклоняя голову то влево, то вправо. Да уж - когда я сказал, что многие вообще не умеют рисовать, это явно было не о тебе. У тебя, по-моему, талант, Соби.
- Ты обещал что-нибудь нарисовать для меня, - напоминаю, садясь перед монитором и открывая незаконченный график по математике.
- Я помню, - отзываешься ты. - Ты хочешь немедленно, Рицка?
- А ты занят? - отвечаю вопросом на вопрос. Ты качаешь головой:
- Я первым спросил.
- Тогда позже.
- Спасибо. Я нарисую тебе, что захочешь, только рассчитаюсь с долгами по семестру. Договорились?
Я киваю.
Кажется, я первый раз понял, что ты имел в виду, а ты понял, что я понял. Может, все и небезнадежно.
*
Я открываю глаза и настороженно прислушиваюсь. После того, как я просыпался ночью, когда принял решение остаться здесь, я сплю крепко. Даже без снов - или не помню их потом. Меня что-то разбудило.
Осторожно поворачиваюсь на другой бок, спиной к стене, вглядываюсь в темноту. Что-то не так… И тут понимаю, в чем дело.
Обычно ты спишь очень тихо - почти не ворочаясь, не раскидываясь, ровно дышишь, и я знаю, что ты в постели, только потому, что от тебя тепло. А сейчас ты дышишь часто, прерывисто и хрипло, глаза мечутся под сомкнутыми веками, пальцы рук подергиваются.
Не знаю, что сделать - окликнуть, потрясти за плечо? Наверное, надо тебя разбудить. Ты шепчешь пересохшими губами, не могу разобрать слов, наклоняюсь ближе - и отшатываюсь, потому что ты заговариваешь вслух. Речь бессвязна, обрывиста - ты споришь с кем-то?
- Нет… я не стану… вы не можете… Сэймэй…
У тебя такой голос, что у меня мороз по коже. Ты зовешь его? Или просишь? Теперь будить страшно - но смотреть, как изламываются твои брови, хуже. Если бы ты плакал во сне, я, наверное, испугался бы меньше, чем сейчас, когда у тебя такое лицо. И вдруг:
- Рицка…
Ты проснулся? Я отдергиваюсь и всматриваюсь - но твои глаза по-прежнему закрыты, ресницы вздрагивают. Решившись, я касаюсь твоей полураскрытой ладони - может, это прекратит сон или воспоминания.
Твои пальцы как в тиски ловят мое запястье. Так, что не вырваться, даже если захочу. Но я и не стремлюсь - я смотрю, как, словно по волшебству, разглаживается твой лоб, как успокаивается дыхание. Ты не просыпаешься - расслабляешься и медленно обмякаешь на постели, словно спину отпускает судорога.
Я думал, ты спишь, контролируя даже сны, видишь их по желанию или не видишь вовсе. Кошмары я как-то с твоими ночами не связывал.
Но… я могу прекратить их? Утром ты не вспомнишь, наверное. А я не расскажу.
Осторожно поднимаю руку, не пытаясь избавиться от хватки, подвигаюсь ближе, ложусь на край твоей подушки. И засыпаю минут через десять, слушая твое мерное дыхание, тиканье часов и ощущая твое прикосновение.
*
- Сэнсей… почему человеку может нравиться боль? - я сижу в затененном кабинете, глядя, как косые солнечные лучи пробиваются сквозь жалюзи.
- Боль? - Кацуко-сан разворачивается на вертящемся компьютерном стуле. - Что ты имеешь в виду, Рицка-кун?
- Зачем человеку может быть нужна боль, - повторяю я, уставившись в пол. - Чтобы ему ее причиняли.
- Ты говоришь о физической боли, да?
Я киваю. Мне очень хочется понять, но я не нахожу разумных объяснений.
- Хм… - сэнсей трет пальцами висок. - Видишь ли, Рицка-кун… Иногда боль помогает помнить о том, что имеет для человека смысл. О радости, которая окончилась печалью, или о событиях прошлого, которые не должны померкнуть в памяти. Боль напоминает о минувшем или о том, что до сих пор переживаешь… Даже о хорошем, в зависимости от ситуации. А почему ты спрашиваешь? - спохватывается она.
Я откидываюсь на спинку дивана, смотрю на стену за ее плечом.
- Так… просто хотел узнать. То есть боль связана с памятью? Но если воспоминания неприятны, зачем за них держаться, а не попытаться забыть?
- Бывает, что забывать не хочешь, Рицка-кун, - голос у Кацуко-сан делается задумчивым. - Боль может подсказывать, что ты еще здесь, несмотря на прошлое. И ты еще жив.
«Боль будет доказательством нашей связи. Каждый раз, смотрясь в зеркало, я буду вспоминать о тебе». Я закрываю глаза.
Ты хотел, чтобы я проколол тебе уши - у меня руки дрожали, но отказать я не смог. Ты просил меня сделать это, чтобы не забывать о приказе? Или чтобы пережить боль, причиненную мной… и думать обо мне? Соби, у тебя точно не все дома. Какой дикий способ делать воспоминания!
«Позволь мне стать твоим». Почему - так? А имя «Возлюбленный», вырезанное на коже - чья это была идея? Сэймэй хотел, чтобы ты принадлежал ему - или ты хотел принадлежать Сэймэю?
- Рицка-кун?
- Простите, - я открываю глаза, - я задумался.
- Не хочешь рассказать, как дела? - предлагает она.
Как у меня дела… Я ушел из дому. У меня в голове каждая вторая мысль о тебе. В марте экзамены, нам выдали примерные вопросы, можно начинать готовиться. Яеи и Юйко уже переживают о будущих оценках, а я вчера первый раз заглянул в перечень тем. Ты по вечерам рисуешь, а я читаю или болтаю с тобой.
- Я переехал, - говорю вслух, сцепляя пальцы в замок. - К другу Сэймэя… моего брата.
- К Агацуме-сану?
- Да… Мы посоветовались с мамой и решили, что так будет лучше для меня и для нее. Она немножко отдохнет… А я, может быть, что-то вспомню.
Я повторяю то, что говорил Шинономе-сан. Не буду приводить никаких других причин, это никого не касается.
- Вот как, - сэнсей улыбается. - Что ж, это хорошая мысль. Ты взрослый мальчик, и смена обстановки действительно может принести пользу. Но, Рицка-кун… Ты не боишься - вдруг вспомнишь что-то, что ранит тебя? Воспоминания бывают мучительными. Они не застанут тебя врасплох?
Неожиданно… Может быть. Но ведь дома они вообще не могут ко мне подкрасться. И пусть причина моего переезда совсем в другом, вспомнить я хочу по-прежнему. А бояться того, что может никогда не произойти…
- Я не боюсь, - отвечаю медленно. - Лучше знать и помнить… что угодно, чем жить так.
- Вот ты и ответил на свой вопрос, - она довольно кивает. - Видишь, ты согласен пережить боль, чтобы обрести власть над собой, над своей памятью. И не страшишься.
Кажется, я начинаю что-то понимать.
- Спасибо, сэнсей.
- Мне нравится, когда ты улыбаешься, Рицка-кун, - отвечает она, потом бросает взгляд на часы. - Ну что же. На сегодня наше время вышло. Спасибо, что согласился прийти, завтра я не смогла бы тебя принять.
Я смущенно отвожу глаза. Она очень тепло на меня смотрит, и хотя я уже начал привыкать к взглядам, в которых нет любопытства или враждебности, все равно чувствую неловкость.
- Большое вам спасибо, - повторяю я, надевая пальто.
- Не за что, Рицка-кун. До встречи через неделю.
- До свидания.
*
Я снова и снова прокручиваю в голове последние пятнадцать минут разговора. Лучше знать и помнить что угодно… Но что, если там, в прошлом, в самом деле было невыносимо? Врачи не знают, отчего у меня амнезия. Может быть, я что-то видел или пережил… такое, что память заблокировалась? Чтобы не было больно?
Ты говорил - перед поединком с Зеро - что любишь слово «боль». И еще я знаю: ты ее не боишься и не пытаешься избежать. Соби, я пытаюсь понять - а вообще ты боль любишь? Ты почти не меняешься в лице, даже когда готов сознание потерять. Ни один человек в здравом уме такое не может любить.

Я стою на автобусной остановке и ежусь. У меня уже во второй раз чувство, что за мной следят, что кто-то смотрит в спину. Когда я сегодня вошел в кабинет, память о пережитом ужасе заставила меня вздрогнуть, я с трудом смог сеть на диван, на котором мне тогда все это приснилось. Может, поэтому я сейчас стискиваю кулаки в карманах пальто и заставляю себя не оборачиваться, не пытаться поймать невидимый взгляд? Ладонь машинально сжимается вокруг холодного корпуса мобильника. Мне страшно. Вокруг ходят люди, ездят машины, слышатся обрывки разговоров, а кажется, что я один на пустынной улице под чьим-то наблюдением.
Ты, наверное, уже дома. Сейчас придет автобус, и я тоже отправлюсь домой. А там всего один тротуар до подъезда. Я не разрешаю себе звать. Это только мои глупые страхи. Они не важны.
Мобильник начинает вибрировать на секунду раньше, чем раздается звонок - и как раз подходит автобус. Это твоя мелодия вызова. Я поднимаюсь по ступенькам, прислоняюсь к заднему стеклу и достаю телефон:
- Соби?
- Рицка, - откликаешься ты. Точно как я недавно, когда звонил тебе в университет. - Ты где?
- Уже еду, - отвечаю я, и в голосе все-таки проскальзывает облегчение. - Минут через двадцать буду.
- Хорошо, - ты нажимаешь отбой раньше, чем я успеваю что-нибудь добавить. Я недоуменно смотрю на дисплей, закрываю телефон и убираю назад в карман. А потом бездумно гляжу на переливающийся неоновыми огнями убегающий назад вечерний город.
Выпрыгнув из автобуса, я низко опускаю голову, будто борюсь со шквальным ветром. Пойду до дома как можно скорее. Я… я просто голоден и тороплюсь на ужин.
- Рицка, - ты выступаешь из темноты настолько неожиданно, что у меня вырывается испуганный возглас.
- С-слушай, не надо так пугать!
Хочу, чтобы звучало требовательно, но выходит как-то иначе. Ты склоняешь голову к плечу - верный признак, что расслышал паническую нотку и обдумываешь, что бы это значило.
- Что ты здесь делаешь? - я выравниваю дыхание.
- Встречаю тебя, - ты пожимаешь плечами. - Мне показалось, ты был чем-то расстроен, когда я позвонил.
- Да я и произнес всего одну фразу!
Но ты тут же вышел меня встретить…
- Идем? - предлагаешь как ни в чем не бывало. В твоих очках отражаются огни проезжающих машин. Я смотрю мимо, на светящиеся окна многоэтажки.
- Да.
Ты протягиваешь руку, я, помедлив, принимаю ее. Улица выглядит мирной и безопасной. По дороге домой мы молчим.
*
- Рицка, что случилось? - ты отворачиваешься от телевизора, где идет какой-то документальный фильм, и ждешь, когда я подниму голову от учебника по этике, в который уткнулся, как только ты пошевелился. - Рицка, - повторяешь ты терпеливо, - что произошло?
Я сдаюсь. Откладываю книгу в сторону, обхватываю руками колени и смотрю на тебя. Ты выглядишь слегка обеспокоенным.
- С чего ты взял, что что-то случилось? - Попытка уйти от ответа. Ты пресекаешь ее:
- Ты молчишь весь вечер. Не поделишься? Может быть, я смогу помочь.
Помочь? Я хмыкаю:
- Нет. То есть… я не знаю, как сказать.
- Что сказать? - ты подходишь ко мне, садишься на подушку рядом. Я смотрю в пол, собираясь с духом, потом встаю - и отвожу назад твои волосы. Собираю их в хвост на затылке. Провожу пальцами по контуру твоего правого уха. Половинки разорванной мочки срослись на удивление ровно. Их соединяет тонкий, уже побелевший шрам. Я нервно сглатываю:
- Соби… Ты однажды сказал, что если я проколю тебе уши, это будет доказательством того, что мы связаны. Помнишь?
Ты отбрасываешь со лба челку:
- Да, конечно.
Я вспоминаю твое измученное лицо нынешней ночью. Это придает сил.
- А еще ты говорил… что хочешь быть моим.
Твои руки смыкаются у меня на талии, и я от волнения покрываюсь гусиной кожей. Ты киваешь, глядя мне в глаза:
- Я помню, Рицка.
- Ты… все еще хочешь? - спрашиваю я шепотом, отвечая на этот взгляд и до корней волос краснея. Твои глаза широко раскрываются - то ли в удивлении, то ли в недоверии:
- Что ты?..
Этот глагол означает «пронизывать» - и «заниматься сексом». Я тогда опешил. Жалко, что тебя так не удивить, но я попытаюсь.
Осторожно высвобождаюсь, прохожу к столу, на котором стоит компьютер. Присаживаюсь на корточки и достаю из ящика то, что недавно купил. Потом подхожу к тебе, пряча руки за спиной, будто это поможет избавиться от неловкости. У меня ощущение, что все ужасно глупо. Но ты ночью позвал меня и схватился за мою руку… И тебе перестал сниться кошмар, когда ты ощутил, что я рядом…
Я медленно раскрываю сжатые пальцы - и смотрю на тебя. Такое выражение лица я видел всего раз или два. Ты молчишь, только чуть заметно вздрагивают губы и крылья носа. А когда переводишь взгляд на меня, у меня перехватывает дыхание: ты серьезный и как будто… светишься изнутри.
Серьга-бабочка, точно такая же, как в твоем левом ухе. Мне с трудом нашли ее, она оказалась последней в партии. Продавщица в магазине предлагала другую, но она не подходила по цвету. Твоя сиреневая, а та была темно-красная.
Я опускаю вторую руку, которую прятал за спиной. В ней пирсер. Может, тот, которым я прокалывал тебе уши в первый раз, не сохранился. А откладывать в случае его потери я не хотел. Правда, на покупку ушли все карманные деньги, но оно, кажется, того стоило.
Ты бережно берешь мою ладонь - ту, на которой блестит сережка - и приникаешь к ней губами. Я зажмуриваюсь. Знаю, что ты сейчас скажешь… И хочу и боюсь это слышать, не знаю, что сильнее.
- Я люблю тебя, Рицка.
Я прерывисто вздыхаю, когда ты сдвигаешь рукав джемпера и целуешь мое запястье.
- Сделай это, - просишь ты тихо. У тебя в голосе - ожидание и… Я открываю глаза.
- Потому что это будет напоминать обо мне? - голос вдруг сипнет. - Потому что боль нужна для связи?
- Не боль, Рицка, - ты притягиваешь меня к себе, я едва успеваю сжать кулак, чтобы не уронить серьгу. - Не боль. Твое желание… отметить меня. Лишь оно имеет значение.
- А как же в первый раз? - спрашиваю я, обнимая тебя за шею, забираясь руками под волосы. - Ты ведь говорил, что боль свяжет нас...
- Мне нужно было доказательство, что мы вместе, - ты ласково гладишь мою спину, - чтобы сражаться за тебя. Долго объяснять, но это… необходимо. Но это не одно и то же.
- То есть сейчас тебе… будет меньше больно? - переспрашиваю я, пытаясь разобраться.
- Мне не будет больно, - кажется, ты улыбаешься. - Я буду счастлив.
Я вздыхаю.
- Я не понимаю, Соби… Но… Я купил пуссет для этой штуки, - я шевелю рукой с пирсером. Ты киваешь, по-прежнему прижимая меня к себе. Между прочим, это напрягает. Во всяком случае, мешает говорить уверенно. - В общем… если ты хочешь…
- Главное, что ты хочешь, Рицка, - вполголоса прерываешь ты. - Это гораздо важнее.
- А ты не?.. - я правда, правда не понимаю!
- Я хочу. Я ведь уже сказал тебе. Сделай это. Сейчас. Прошу тебя.
Как ты умудряешься произносить это так, что у меня внутри что-то обрывается? Что хочешь быть моим… Хочешь принадлежать мне…
Но я только хочу, чтобы ты помнил, что ты - мой Боец. Чтобы ты был в чем-то там уверен. И если для уверенности тебе нужны подтверждения…
Я отстраняюсь:
- Давай.
Ты отводишь назад волосы, открывая ухо. Не могу удержа ...

... ться - глажу тонкую мочку. Я помню, как из нее медленно сочилась густая темная кровь. Я готов был убить этих девчонок за то, что они посмели с тобой сделать…
Ты замираешь под прикосновениями. Я прослеживаю линию шеи, касаюсь бинтов, провожу по ямке между ключицами, куда ты меня вчера поцеловал. Ты не двигаешься, только пульс под подушечками моих пальцев все быстрее. Где-то в глубине глаз у тебя выражение, которого я не могу понять.
- Рицка… - напоминаешь ты, глядя из-под ресниц. Я спохватываюсь.
- Нужно же продезинфицировать!
- Не нужно, - качаешь ты головой, - в прошлый раз все зажило и так.
У меня сильное подозрение, что ты просто не хочешь отодвигаться. Но приказать язык не поворачивается, потому что я тоже этого не хочу. Что ж… Я этого никогда не делал… Надеюсь, ты не против... Я приближаю губы к твоему уху и быстро, чтобы не успеть передумать, втягиваю мочку в рот.
Ты коротко вздыхаешь - и сжимаешь руки на моей талии, чуть не переламывая меня. Вот это да…
Мне так нравится твоя реакция, Соби... Вообще я хотел только облизать место будущего прокола - слюна ведь тоже дезинфицирует, хоть и слабо, - но теперь нарочно откладываю момент, когда надо будет заняться делом. Прихватываю кожу зубами, тяну, осторожно прикусываю, посасываю, как леденец, и чувствую, как тебя охватывает дрожь. Наверное, когда ты меня целуешь, я тоже…
В голову приходит еще одна идея. Я дышу тебе в ухо, прослеживаю носом изгибы и углубления раковины, потом решаюсь - и повторяю этот путь губами. Никогда больше не смогу посмотреть тебе в глаза… никогда… но не могу остановиться. Потому что когда делаю это, у тебя вырывается прерывистый вздох. Я такого никогда не слышал, он отзывается где-то внутри - мне становится жарко и…
- Рицка, - шепчешь ты, насильно отстраняя меня. - Не надо…
Почему? Тебе что, не нравится?
- Я… делаю что-то не так?
Ты качаешь головой:
- Нет… все так… но ты не должен…
- Чего не должен? - я не понимаю. Снова тебя не понимаю.
- Ты не обязан.
Я пытаюсь вникнуть, почему ты меня останавливаешь. У тебя глаза блестят, как я никогда не видел, и на щеках появился румянец…
- Значит, когда ты меня целуешь, ты это делаешь только потому, что просишь у меня силы? - Ты прикусываешь изнутри губу. А не надо думать, что я не вижу. - Я тебя спрашиваю! Это только необходимость? Как загрузка «боевой системы»?
У меня хриплый и злой голос. Ты принимаешь упрек:
- Нет. Но…
- Но - что? Тебе можно, а мне нельзя? Или тебе не нравится?
- Мне нравится. - У тебя очень горькая улыбка. И взгляд… будто видишь не меня, а кого-то другого. - Но я и так… твой, Рицка.
У меня распахиваются глаза. А потом я обрушиваю тебе на плечи град ударов:
- Ты что, ненормальный?! Неужели ты думаешь, что я… только чтобы?.. Соби, ты знаешь, кто ты после этого? Я… ты…
Ты не ловишь мои руки и лишь закрываешь глаза. Я останавливаюсь. Нет!! Я отказываюсь верить. Вы с Сэймэем не могли… не мог он делать это для того, чтобы ты лучше бился! Это же жестоко! Мой брат не мог так поступать!
Хмурюсь так, что лоб больно. Перекладываю серьгу из вспотевшей ладони в ту, которая держит пирсер и пуссет - неудобно, но бросать на пол не хочется, - освобождаю правую руку, на всякий случай вытираю о джемпер. Ты открываешь глаза - и я наматываю на кулак прядь твоих волос, тяну, сильно.
- Я не маленький, Соби, - сообщаю мрачно. - Если тебе не нравится, то ладно. А если нравится, то не увиливай! Я тебя поцеловал не чтобы привязать покрепче. Еще раз так подумаешь - я… я есть с тобой за одним столом перестану, понял?
- Да, господин, - откликаешься ты, прищуренными глазами изучая мое лицо.
Нарочно подначиваешь?
- Соби… Значит, зря все это, - я упираюсь ладонями тебе в плечи и пытаюсь оттолкнуть. Ты мягко удерживаешь и не пускаешь. - Дурацкая была идея.
- Вовсе нет, - ты опускаешь голову. - Ты передумал?
Что мне сделать? Побить тебя еще или на словах объяснить, что ты все испортил? Но я не могу опять на тебя накричать. Ты слишком… тихий для этого, слишком грустный. Как будто что-то плохое вспоминаешь. Беру в зубы ненужную пока серьгу, вставляю в пирсер пуссет. Ты следишь за моими действиями - молча, никак не реагируя. Я прощупываю пальцами мочку, находя место чуть выше сросшегося разрыва, подношу пирсер к уху… задерживаю дыхание…
Ты прикрываешь глаза - и я щелкаю им.
Руки тут же начинают трястись, пирсер, как и в первый раз, падает. Выплевываю в ладонь сережку, прижимаюсь к тебе изо всех сил, весь дрожу и не могу перестать.
- Спасибо, - шепчешь ты, - спасибо, Рицка.
Я не отвечаю.
- Я люблю тебя, - добавляешь ты совсем тихо.
Не знаю, было ли тебе больно. По-моему, мне было больнее. Ты выглядишь… умиротворенным. Но это не все. Я набираю в грудь воздуха и говорю, стараясь, чтобы голос звучал твердо:
- Я хочу, чтобы мы были связаны. Я хочу, чтобы ты меня научил. Слышишь?
Ты долго не отвечаешь.
- Слышишь?
Ты киваешь:
- Да.
- Да - это слышишь или да - это научишь? - Я хочу точности.
- То и другое, - отвечаешь после паузы.
Не могу поверить. Неужели?
- Честно?
- Я никогда тебе не лгу.
Да, только ничего не рассказываешь…
- Больно? - не могу удержаться и не спросить. Ты улыбаешься:
- Нет. Я тебе признателен.
- Не за что, - бормочу я смущенно и кошусь на брошенный учебник. Надо бы и уроками заняться, вообще-то.
- Есть за что, - ты поднимаешь руку, касаешься моего кошачьего уха.
- Так объясни! - требую я, как бы не замечая твоих манипуляций.
- Я не смогу, - ты пытаешься сложить ухо конвертиком, и я возмущенно трясу головой. Ты смеешься. - Но это в самом деле очень важно для меня, Рицка.
- Ты меня научишь, - настойчиво говорю я, возвращаясь к вытянутому обещанию.
- Хорошо. Только не проси… чтобы я рассказывал, как учили меня. Я постараюсь объяснить то, что может пригодиться в настоящем.
- Договорились.
Это я могу понять. Только бы ты не забыл, что обещал.
Ты касаешься проколотого уха, и я протягиваю тебе серьгу. Ты берешь ее сложенными щепотью пальцами, разглядываешь со всех сторон.
- Такая же? Я не думал, что ты замечаешь, Рицка.
- Размечтался, - фыркаю я. - Я все замечаю. Так и знай!
- Учту на будущее, - ты встаешь с пола. Фильм, кажется, уже закончился. А мои домашние задания - еще нет.
*
Похоже, для тебя и впрямь оказалось важно, что я вернул в твое ухо сережку. Когда наутро в среду я проснулся, ты уже вставил ее. Я спросил, неужели нельзя было хоть неделю подождать - ведь больно! - но ты лишь улыбнулся и покачал головой:
- Я не хотел ждать, Рицка.
Брр. Вставлять железный штырек в свежий прокол… Я бы не стал. Но ты был очень доволен, и я только головой покрутил, намекая, что ты ненормальный. Ты и не спорил. Последние два дня я поглядываю на твою мочку, когда ты не видишь. Если воспалится, сам будешь виноват. Но, кажется, все в порядке. И то, что теперь у тебя в обоих ушах бабочки, мне почему-то тоже приятно. Как будто завершенность появилась.
Вчера я после уроков ходил домой. Позвонил тебе, сказал, чтобы ты не встречал меня у школы, и пошел. Мама встретила меня так ласково, что мне опять захотелось расплакаться. Она поставила на стол все то, что я и правда люблю, долго расспрашивала, как я ем, сплю, как мне живется на новом месте. Потом спросила, не мерзну ли. Я отвечал, обнимал ее, и мне было так плохо, Соби, не пересказать. Все время ощущал себя предателем. Но в конце, когда мы разговаривали о школе, я упомянул о предстоящих экзаменах. Мама спросила, готовлюсь ли я, и я ответил, что да, уже просматриваю учебники. Зачем я это сказал… Я же знаю, что прежний Рицка вообще не переживал за свои отметки в школе. Троек было в два раза больше, чем пятерок. Мама посмотрела на меня чужими глазами и сказала, что я не Рицка. Что она хочет своего Рицку, а я не он. Мне пришлось накрыть руками затылок и сжаться на стуле, потому что я знаю: убегать от мамы можно, только когда она отворачивается. А если она близко, это может совсем плохо кончиться. Она пыталась оторвать мои руки от головы и ударить меня лицом об стол, а я старался не дать ей это сделать. У меня только-только начали сходить последние царапины. У мамы в руках осталась прядь волос, она очень больно дергала меня за кошачьи уши, но я так и не поднял голову. А потом, когда мама выдохлась, спрятала лицо в ладони и заплакала, я открыл глаза. Подошел, поцеловал ее - когда она думает, что я ее Рицка, ей это нравится, - тихонько оделся и ушел. По дороге мне пришлось остановиться и несколько минут подождать, пока перестанут наворачиваться слезы. Я люблю маму. Больше всего больно не тогда, когда она обижает меня, а когда не узнает. Синяки и ссадины проходят, а ее приступы нет. Неужели она никогда меня не признает? И я чувствовал себя таким подлым, что ушел. Потому что радовался - вот сейчас вернусь, и ты меня встретишь, и не надо будет забиваться в самый дальний угол в своей комнате, потому что не успел закрыть дверь на шпингалет… Мне было стыдно, что я испытывал облегчение.

Я приехал домой и ничего не сказал, только, что голова болит. Ты, по-моему, не поверил, но расспрашивать не стал. Просто после ужина сел рядом, когда я готовился к завтрашнему естествознанию, обнял и тоже открыл какую-то книжку. Мы долго читали, пока я не прислонился головой к твоему плечу и не задремал. Тогда ты убрал учебник, перенес меня на кровать, накрыл пледом и выключил верхний свет. А сам еще долго сидел за компьютером, и когда я один раз открыл глаза, то увидел, что лицо у тебя в свете, падающем от монитора, озабоченное и невеселое.
А сегодня ты напомнил, что уже пятница, и значит, завтра после двенадцати я буду свободен. Чего бы мне хотелось? Я полюбопытствовал, у тебя что, в субботу занятий нет? Ты ответил, что в половине первого освободишься, и если мне хочется, можем все-таки попытаться собрать большую компанию. Ладно, сказал я, большую так большую. Юйко, Яёи, Кио, кто еще? Ты пожал плечами: как хочешь, Рицка. Я подумал, но звать Нацуо и Йоджи не стал. Хоть я и сказал, что мы друзья, это на самом деле не дружба.
Ты спросил тогда, в кафе, не надумали ли они возвращаться в Семь Лун. Нацуо без раздумий ответил, что нет, конечно, жизнь им не опостылела. Вы разговаривали полушепотом, Йоджи развлекал Юйко анекдотами, а я прислушивался - мы с тобой сидели рядом. Ты поинтересовался, на что же они умудряются жить, но Зеро только сладко улыбнулся и повел туда-сюда хвостом: «Не воровством, Соби, не переживай. Такие как мы нигде не пропадают. Работаем!». Но где и кем, не сказал. А мне узнавать не захотелось.
Когда мы сидели там, я первый раз ощутил, что мы с тобой действительно вместе. Что ты и Нацуо Бойцы, а мы с Йоджи ваши Жертвы, раньше никогда не думал об этом. А тут заметил, что Нули всегда держат друг друга в поле зрения. Причем Йоджи немногословнее и спокойнее, и вид у него вечно скучающий, но заводной и улыбчивый Нацуо, которого я сначала определил как главного, беспрекословно его слушается. А как у нас?
Ты защищаешь меня от всего и всех, ты смелый и, пожалуй, бесстрашный. Но сам сказал, что мое слово для тебя закон. Ты выбрал меня… Или тебе пришлось меня выбрать? Но это дела не меняет. Теперь уже неважно - потому что ты сказал, что умрешь не только за меня, но и без меня. Поэтому, наверное, я и поверил тебе до конца.
А я могу приказать, могу остановить твою занесенную для последнего удара руку, как там, на кладбище, могу подойти ближе всех и поцеловать. Но уже не представляю жизнь без тебя, и мне тяжело, когда мы ругаемся. То есть я ругаюсь, а ты пережидаешь. И еще я знаю: если ты будешь уверен, что я не прав, то, может, и выполнишь любой мой, самый дурацкий приказ… Но потом замолчишь и станешь открывать рот только тогда, когда я буду о чем-нибудь спрашивать. Я не проверял, но почему-то уверен. Наверное, с таким характером ты кажешься и мягким, и неуступчивым, но я не могу посмотреть со стороны. Не могу представить, каким тебя другие видят.
Да уж, Нацуо и Йоджи - не те, с кем легко общаться. Хотя, может, если бы мы отправились куда-нибудь только вчетвером, чтобы не понижать голоса, как при Юйко, которая не знает ничего… И если бы Нацуо перестал непрерывно над всем посмеиваться… Прогулка, наверное, удалась бы. У Зеро есть одно хорошее качество: они не щадят меня, не держат за несмышленыша. Чуть ли не пинками объяснили, что это из-за меня ты тогда пострадал, долго не верили, что я правда ни о чем не в курсе, не рассказывали сказок и не сочли, что нужно смягчать факты. Йоджи только поглядел скептически, узнав, что я в шестом классе, а потом, когда ты уже лежал в постели, сказал: «Ну и что с того? Невелика разница - два года со мной, три года с Нацуо! Или ты мамина деточка, или нормальный человек. Если нормальный, тогда говорим. А если нет - то беги домой, а мы уж присмотрим за Соби». Я вспыхнул, хотел ответить что-то резкое, но Нацуо рассмеялся: «Ладно, будем считать, проверка пройдена. Так как - без скидок, Рицка?» Без, кивнул я. И они продолжили - про то, что раньше, когда ты был с моим братом, вы были легендой, про то, что если я хочу быть твоей Жертвой, я должен отвечать за тебя… Я долго не мог уснуть в ту ночь, когда вернулся домой. Болел свежий порез от осколка тарелки, разлетевшейся о стену рядом с лицом, болело потянутое мамой запястье, но больше всего не давали покоя мысли.
Отвечать за тебя… Когда ты гораздо старше и опытнее… И все-таки тебе это нужно. Так же, как оберегать меня и заботиться обо мне. Я не знаю, как в тебе уживается то и другое. Не знаю, как с этим справляться. Я должен научиться слушаться тебя и приказывать тебе, и не путать ситуации, когда надо одно, а когда другое. И похоже, у меня нет права ошибаться.
Я предложил позвать Юйко, Яёи и Кио. С Нулями общаться можно только без лишних ушей.
Ты согласился, и на завтра у нас намечается что-то вроде обеда дома - ты сказал, что мои друзья могут приходить в гости. Я стоял на балконе и порадовался, что ты не видел моего лица и глупой улыбки. Ты подошел, положил руки мне на плечи, подышал в затылок:
- Простудишься.
- Не-а, - сказал я, не оглядываясь. - Соби… А пойдем гулять прямо сейчас?
- Сейчас? - ты, судя по движению и шороху одежды, взглянул на часы, и я приготовился к отказу. Подходило к половине одиннадцатого, уже стемнело. - Завтра я все равно разбужу тебя, Рицка, - сказал ты вместо «нет», - проспать не удастся.
Я повернулся, так, чтоб плечи под твоими ладонями остались:
- Ладно.
- Тогда пойдем.
Я отправился обуваться, а ты запер балкон и проверил в кармане ключи.
Мы часа полтора бродили по твоему району, который я еще толком не знаю. Изредка перебрасывались репликами, съели, несмотря на холод, по эскимо, и вернулись уже заполночь. Я уснул, как только ты погасил свет и лег рядом.
Я по-прежнему сплю у стенки, занимая большую часть кровати. Тебе, кажется, больше не снилось плохих снов, потому что я ни разу не просыпался за эти три ночи.
А когда мы совсем засыпаем, мы беремся за руки. И я не знаю, кто тянется первым.
*